Читать книгу "Год некроманта. Ворон и ветвь - Дана Арнаутова"

— Я могу выехать немедленно…

— Идите! — повысил голос Игнаций. — И велите лекарю дать вам снотворного, иначе не уснете. Или мне на вас епитимью наложить? За преступное небрежение своим телом, которое принадлежит Церкви.

Дверь за инквирером закрылась. Игнаций положил пальцы на лист послания, прикрыл глаза, чувствуя его теплоту, шершавую плотную надежность… Свет Истинный, почему ты, дающий деревенской ведунье силу заговаривать грыжи и выводить червя с полей, отказал своему слуге даже в малой капле светлого дара? Как ему сейчас пригодилось бы хоть что-нибудь, способное дать преимущество Инквизиториуму! Например, увидеть прошлое в чаше воды…

Был ли этим стрелком Эрве? И, что куда важнее, как Домициану удалось спастись? Да еще так, что слухи о явлении чуда расходятся быстрее кругов по воде, а авторитет епископской церкви в одночасье взлетел до немыслимых высот. Небесных высот… Ну, на эти крылышки мы найдем свои ножницы! Негоже откормленным для заклания каплунам уподобляться хоть бы и коршуну. Вспомнилась птица, кружившая над монастырем, когда он провожал Эрве, и пальцы свело невольной судорогой, так что мягкий листок под ними собрался в комок.

где-то на северо-западе Арморики, Звездные холмы, окрестности кэрна Дома Дуба,

третья четверть доманиоса, семнадцатый год Совы в правление короля Конуарна из Дома Дуба

Тихо-тихо журчала вода, стекая по каменной стене в высокую узорчатую чашу. Через трещины в дне влага снова уходит вглубь стены, и оттого чаша никогда не переполняется. Как-то через несколько ночей после свадьбы король спросил молодую супругу, особенно прекрасную в утомлении от горячих ласк, не скучает ли она по родному кэрну. Вереск промолчала, лишь распахнула глаза так удивленно, улыбнулась так смущенно и нежно, что всякому было бы понятно — нет, не скучает. Разве может скучать счастливейшая из женщин? Но словам бы король не поверил, а вот на улыбку ответил улыбкой, снова привлек жену себе на грудь, уже с довольной сытой усталостью провел рукой по мягким, чуть спутавшимся волосам, любуясь их переливами в свете трех свечей из чистейшего воска. Помолчал, гладя волосы, спускаясь ладонью ниже, лаская трепещущее от его касаний тело, спросил снова. Неужели совсем не скучает? Или там не было ничего хорошего?

— Родник, — сказала Вереск тихо и мягко, добавив в голос легчайшего сожаления. — У нас в саду был чудесный родник, я любила смотреть, как течет вода, и слушать журчание. Здесь тоже есть родники, но к ним ходят все, а тот был только мой…

— Понимаю, — уронил возлюбленный муж и повелитель. — Королеве не пристало довольствоваться тем же, что и всем остальным. У тебя душа королевы, моя Вереск.

А через пару недель в ее спальне появился родник. Маленькое чудо, только для нее. Для королевы своего короля. О, как сияли ее глаза, какой благодарно-радостной была улыбка, страстными и нежными — ласки… И самое смешное, что ни капли лжи не нашлось бы в сказанном, она действительно тосковала о том роднике. Только вот он потому был ее, что мало кто о нем знал вообще, а кто знал — тому он был не нужен. Крохотная, еле заметная струйка воды из-под корней старой яблони, корявой и совсем высохшей, но каждую весну выпускающей из кончиков двух-трех ветвей несколько бело-розовых бутонов. Странное и даже жалкое это было зрелище, яблоня даже редкими листьями шелестела особенно тихо, словно стыдясь своей немощи и глупого желания встретить весну так же, как молодые деревья. Бутоны на ней обычно опадали, но если вдруг оставался хоть один, плод вызревал мелкий и жесткий, хотя сладкий.

А вот вода в роднике текла чудесная, пусть и приходилось долго держать сложенные ковшиком ладони, чтобы они наполнились доверху. Почему-то это было особенно важно — чтобы доверху. И потом сделать глоток, щурясь от звонкого и чистого вкуса, наполняющего тело холодом, а сердце — непонятным восторгом.

Конечно, каменное диво, устроенное в ее спальне лучшими мастерами Звездных холмов, оказалось несравнимо прекраснее. Вода стекала по стене, искрящейся самоцветами, так искусно вделанными в камень, словно они в самом деле порождены им. Правда, в настоящих скалах эти самоцветы не рождаются вместе, но ведь она королева! Ради королевы и не такое может случиться, верно? А вот вода… На вкус самая обычная, даже пробовать, каждый раз замирая от надежды и глухой тоски, быстро приелось.

Вереск подняла руку из вечно полной и никогда не переполняющейся чаши, полюбовалась, как стекают с длинных тонких пальцев сверкающие капли. Миг свободы — и они опять падают вниз. А вода так чиста, что на дне даже осадок не собирается уже несколько лет. Ни тебе запаха мха, ни привкуса палых листьев или розового лепестка, принесенного ветром…

— Моя королева…

Вот и голос этот — как вода. Чистая, прозрачная, звенящая вода. Стылая от безнадежности заточения.

— Да, мой рыцарь.

Шаг из полутени туда, где свечи всегда горят ярко, чтобы сверкали под тонким слоем воды самоцветы — фальшивые звезды. Шаг — к ней. И сразу же, словно боясь, что она оттолкнет словом или жестом, он опустился на колени. Припал губами к подолу платья, вздрогнув судорожно и мучительно. То, что для нее — пустяк, для него — редкая милость. И больно от этого, и грустно, и понимаешь почему-то ту яблоню… Ну зачем ты так, милый рыцарь, друг детства? Верный и печальный, как твоя флейта.

— Зачем? — повторила она нежно, роняя руку ему на плечо и немножко ненавидя себя за то, как обреченно это звучит. — Арагвейн, встань, прошу…

— Не могу, — прошептал он, как в лихорадке, и наконец-то в чистейшем родниковом звоне голоса прорвалась и горечь, и терпкая сладость, и страх пополам с восторгом. — Я не могу так больше… Вереск, я люблю тебя. Нет сил смотреть, как он касается тебя. Знать, что ты… что он… Вереск, прогони меня. Прогони, пока не поздно! Год в самом начале, я не дотерплю до Бельтайна. Яд, нож — мне все равно. Пусть казнят, но ты будешь свободна… Ты будешь…

— Чшшш… — сказала она торопливо, тоже опускаясь на колени и заглядывая ему в лицо. — Не смей, слышишь? Зачем мне корона без тебя? Мой звездный рыцарь, моя песня верности… Арагвейн… мой Арагвейн… Все еще будет, слышишь? И верность, и счастье, и свобода… Только потерпи, прошу…

Она уговаривала его, как мать — плачущего ребенка, и будь это кто-то другой, ему не миновать ее тихого, запрятанного в немыслимые глубины души презрения, но это был Арагвейн... И ей тоже стало больно. И ненадолго появилась безумная и сладостная мысль забыть придуманное долгими ночами и днями, когда она пила безвкусную воду из родника королевы. Еще немного — и повелитель сидхе отпустит ее, как отпустил уже не одну бесплодную, не способную подарить наследника или наследницу. И пусть всё чаще шепчут, что иссякла мужская сила самого короля, его власть еще крепка. Слишком мало еще тех, кто готов открыто вспомнить древний закон, гласящий, что от крови растет трава.

А она сможет уйти. Вернуться — да хоть бы и домой. Или стать Вереск Терновник, уж там-то ей точно хватит любви и преклонения на всю жизнь. И кто знает, не окажется ли новый брак плодовит… И Арагвейну не придется бросать меч перед троном короля…